Всегда найдутся те, кто знает, что с вашей жизнью делать
Малые сцены театров идеально подходят для экспериментов и дебютов. Премьера «Самоубийцы» по пьесе Николая Эрдмана в Театре на Малой Бронной состоится 4 апреля, а наши критики уже спорят об этой постановке. Редакция тоже идёт на эксперимент и представляет два взгляда на спектакль – Натальи Анисимовой в роли сердитого зрителя и Екатерины Дубакиной, режиссёра-дебютанта и актрисы спектакля.
О роли колбасы в жизни человека
Николая Эрдмана когда-то сам Станиславский сравнил с Гоголем, польстив ему неимоверно. Всё же пьесам Эрдмана довольно далеко до упомянутого классика, как и до произведений Бабеля, Зощенко, Булгакова, Ильфа и Петрова. Довольно специфичные у него интеллигентный юмор и язык, рассчитанные «не на всех». Театральная же огранка делает из написанной в 1928 году пьесы «Самоубийца», запрещенной, но позже востребованной, бриллиант.
На Малой Бронной молодая актриса и режиссёр Екатерина Дубакина (закончила РАТИ, мастерская Сергея Голомазова) в качестве эксперимента и режиссёрского дебюта на площадке Малой сцены поставила эрдмановскую пьесу «Самоубийца», задействовав в постановке своих талантливых коллег: Олега Кузнецова (Подсекальников), Юлиану Сополеву (Пересветова), Дмитрия Варшавского (Калабушкин), Илью Жданикова (Гранд-Скубик), Таисию Ручковскую (Мария Лукьяновна, жена Подсекальникова) и других. Сама Дубакина тоже занята в роли Серафимы Ильиничны (тёщи Подсекалина).
В театрах сейчас очень любят переодевать героев Пушкина, Гоголя, Грибоедова, Толстого и прочих классиков в современное платье, а в Театре на Малой Бронной так и особенно. Надо заметить, что в этом очень часто есть оправданный смысл. На Малой сцене этого театра не так давно я видела, как Пьер Безухов во фронтовой шинели приходит в гости к Наташе Ростовой в полуразрушенный бомбёжкой дом и угощает её колбасой – и это была сильная и прекрасная драматическая сцена.
«Самоубийца» начался бодро и увлекательно и тоже с колбасы, вернее, с ночных перешёптываний обывателя Семёна Семеновича Подсекальникова с супругой Марией Лукьяновной насчёт ливерной колбасы и, как водится, слово за слово, перешёл на проблемы гораздо более крупные по масштабу. Подсекальников начинает испытывать отвращение к презренному безденежному бытию в коммунальной квартире и решает свести счёты с жизнью. И вот тут ситуация приобретает очертания курьёзного фарса, а спектакль внезапно и неожиданно превращается в винегрет из постоянно прибывающих новых эклектичных персонажей.
Пьеса Эрдмана была написана в очень интересное и непростое время. 1927, 1928 – в СССР праздник десятилетия Октябрьской революции, официальное начало первой пятилетки, индустриализация, коллективизация сельского хозяйства, аресты оппозиционеров троцкистско-зиновьевского блока, появление модного направления конструктивизма. Люди живут очень бедно, мужчины носят кожаные куртки и фуражки, подпоясанные ремнём гимнастерки, женщины прямые суконные юбки и красные косынки, которые завязывают узлом на затылке. Период НЭПа уже закончился, но модницы шьют платья по парижским журналам, красят волосы в рыжий цвет, стригутся под мальчика или завивают волосы волнами. Сам Эрдман пишет в это время сценарий к «Весёлым ребятам», а через пять лет его арестуют.
Так вот, никаких примет времени в спектакле не будет. Три главных героя – Подсекальников, жена и тёща, замечательно начнут спектакль и блестяще отыграют первые сцены, более чем органично предоставив зрителям возможность насладиться историческим временем, а затем будут разбавлены фриками из сегодняшних реалий.
Наблюдая за героями пьесы, мучительно пытаешься найти ответ на вопрос: «Зачем и для чего их осовременили?», но попытки эти отчаянно неуспешны. Положим, гомосексуальные интонации представителя «русской интеллигенции» Гранд-Скубика принять можно. Но смысловая идейная нагрузка приблатнённых манер Пугачева, инстаграмной гламурности Клеопатры Максимовны, переливания блёсток концертного платья Раисы Филипповны, картавости Виктора Викторовича и намёков на незабвенный образ вождя, произносящего аля есенинско-гоголевский монолог про цыган, седого бобра, вёрсты обездоленной родины и тройку лошадей, осталась лично для меня совершенно недоступной. А священник в почти полном церковном облачении без даже и намёка на карикатурность образа ни внешне, ни интонационно, вообще выбил меня из спектакля полностью. Отец Елпидий с несколькими короткими репликами в пьесе совсем не отец Фёдор с его «Я отдам колбасу, снимите меня». Если Ильф и Петров показали отца Фёдора Вострикова комично, высмеивая в его лице жадность и неприличную сану ловкую предприимчивость, следуя моде того периода на разоблачении религии как «опиума для народа», то Эрдман вводит в пьесу подобного персонажа как добавочного – гротескные представители интеллигенции, искусства, торговли, мещанского общества у него есть, а представителя культа нет, тогда как через него нужно донести мысль, что нельзя приносить свою жизнь в жертву каких бы то ни было идей, в том числе религиозных догм.
Возвращаясь к теме перенесения персонажей известных литературных произведений из какого-то исторического периода во время нынешнее, не хочется открывать Америку и говорить о том, что подобное оправданно далеко не всегда и выдернутые из контекста важных исторических деталей перемещения героев могут сделать их образы каменными, безжизненными, бессмысленными. Невозможно представить себе Остапа Бендера и Кису Воробьянинова, Маргариту и Мастера, Ольгу Вячеславовну-Гадюку и Соню Варенцову, Григория Мелехова и Аксинью сейчас, да и не нужно! Не нужно!
Метафоричного «Самоубийцу» Эрдмана можно превратить в злободневную сатиру, звучащую остро, что пытался осуществить Плучек в Театре Сатиры, но спектакль быстро закрыли. В философской грусти «Самоубийцы» можно увидеть драму, ведь вопросы бренности бытия, смысла жизни и поиска своего месте в этом мире вечны. С каламбурами «Самоубийцы» можно просто поиграть в дуракаваляние, со смехом без политического подтекста над абсурдностью человеческой бытовой суеты сует.
Но нет ничего печальнее, чем несмешная шутка, а в театре – несмешная комедия. Актёры сами по себе отлично справлялись с ролями, но, не будучи склеены пониманием общего смыслового замысла спектакля, каждый клевал зерно своей роли в одиночку. Несовместимость предложенных обликов героев пьесы с аутентичным содержанием нейтрализует иронический комизм, обнуляет драматические ноты, тупит сатиру и превращает хороший спектакль в «представление».
Наталья Анисимова
Самоубийца, который любил жизнь
Режиссерский дебют актрисы Екатерины Дубакиной состоится в Театре на Малой Бронной 4 апреля.
– Я получила огромное удовольствие, работая над материалом пьесы «Самоубийца», – говорит Екатерина Дубакина. – Наверное, Николай Эрдман – мой автор, который открыл мне себя. И я очень счастлива такой встрече. Материал очень сильный.
Спектакль «Самоубийца» – это история человеческого выбора и решения, о том, что происходит с людьми сейчас, в современном мире. Николай Эрдман написал свою одноименную пьесу в трудный для страны период в 1928 году. Тогда поставить ее запретили и Мейерхольду, и Станиславскому. Произведение получилось циничное, с отменным чувством юмора и многозначительным подтекстом. «В моей смерти никого не винить» – это неправильно составленная предсмертная записка, стреляться нужно за идею, гибнуть нужно за правду.
Режиссер сгладила политический аспект пьесы, не стала создавать карикатурные образы, она отобразила на сцене свое современное видение человеческой психологии.
– Возможно, тут аукнулся Мейерхольд немножко, так как Эрдман тесно с ним работал, – продолжает режиссер, – но мы просто шли по пути обычного разбора русской психологической школы, что немножко утрированно. Именно от разбора наших внутренних задач и действий родились вот такие классические решения. Мы разбирали вопросы, такие как, что мы хотим, как мы хотим? Куда движемся и каковы наши сверхзадачи со сквозными действиями, как говорил Станиславский.
На сцене разворачивается драма маленького человека, который неожиданно для себя оказывается втянутым в круг чужих интересов. Безработный Подсекальников, существующий в этой жизни за счет жены, хотел только одного – научиться играть на трубе и доесть ливерную колбасу. Мечта трогательная, но неосуществимая. В порыве безысходности и невыносимости такой жизни Подсекальников обещает покончить с собой. Заявив сгоряча, что застрелится, он тем самым запускает механизм политической борьбы. Со всех сторон его начинают учить, как правильно нужно умереть и за что именно. За веру, за любовь, за русскую интеллигенцию. Олег Кузнецов гениально сыграл роль главного героя, впечатлительного Подсекальникова.
– Такой материал нестандартный и сам предлагает какие-то узнаваемые, так сказать, гоголевские образы, – говорит Олег Кузнецов, – поэтому мы решили проявлять этот карикатуризм во всем. При работе приходилось подключать какие-то внутренние струны, так как жанр спектакля – психологическая драма. Поэтому есть некая дистанция между персонажем и актёром. И вот эту дистанцию нужно уловить. Это бытовая трагедия, и если посмотреть на нее со стороны, то будет и смешно и грустно одновременно. На фоне каких-то более серьезных вещей, конечно. Мой персонаж, ощущая близость к смерти, сильнее хочет жить.
– Главный герой, конечно, не хочет себя убивать, – подтверждает слова Олега Кузнецова режиссер Екатерина Дубакина. – Я думаю, что он, как и многие из нас, не хочет брать ответственность за свою жизнь на себя. И вот в этих обстоятельствах мы все можем оказаться в разных ситуациях. Но героем для меня он становится только в финале. Персонаж Подсекальников, как и все герои этой пьесы, актуален и в наше время. Ведь одной из важных тем этой пьесы является именно это нежелание людей брать ответственность за свою жизнь. У этих людей виноваты все вокруг, но только не он сам. «Моя жизнь не в моих руках, так вот сложились обстоятельства», – говорят они. И каждый по-своему идет по выбранному пути. Наш герой делает свой выбор в финале. А есть еще такие персонажи, которых нет на сцене. Они лишь подразумеваются. Но это уже вопрос к нашему финальному решению, когда происходит самоубийство другого персонажа.
Так почему же такая печальная концовка, если сюжет развивался на протяжении всего спектакля эксцентрично? Почему нельзя было завершить его так же иронично и легко?
– Автор сам взял серьезную тему, несмотря на то, что он филигранный сатирик, эксцентрик, – отвечает на вопрос Екатерина, – Николай Эрдман очень мудрый и глубокий человек, который все же решил скрыть смысл истории. Мы смеемся, потому что вроде ничего трагичного не происходит, просто недоразумение, но в финале происходит осознание, что все это сказано про нашу жизнь… Это про сегодняшний день, а не про каких-то забавных людей, которые странно двигаются на сцене. Мне кажется, все в жизни имеет и трагическую сторону и смешную. Именно в этом многообразии и объем.
На весах этой истории с одной стороны находится человеческая жизнь, а с другой – идеи и амбиции. Правильно ли то, что люди пытаются свои идеи реализовать через смерть другого человека? Это сложный вопрос и, к сожалению, он имеет место в современной жизни.
– В спектакле, конечно, показана метафора, что люди буквально предлагают герою умереть, но на самом деле в жизни происходит по-другому, – соглашается Екатерина, – чаще предлагают умереть ментально за какую-либо идею и за какие-нибудь идеалы. Всегда найдутся те, которые знают, что с вашей жизнью делать.
Сценография спектакля простая. Минимум декораций и реквизита – на сцене выстроены рядком стеклянные банки разного калибра. Символизм синдрома «человека в футляре» налицо. Подсекальников стремится оградиться от внешнего мира. Спрятавшись в стеклянной банке, он самостоятельно лишает себя свободы выбора. Но, когда нависает угроза его утомительной и бестолковой жизни, несостоявшийся самоубийца восстает против своих диктаторов. «Я хочу жить» – говорит он.
– В процессе работы над спектаклем я сделала много творческих открытий, – признается Екатерина, – человеческих и профессиональных. Я поражена артистами нашего театра, их энтузиазмом. Мы ведь делали самостоятельную работу, у нас не было денег, никто не ждал нас с распростертыми руками. И уже потом, когда мы показали начало работы, нам сказали, продолжайте. В этом смысле было много открытий. Ты берешь пьесу, которая тебя цепляет изначально, и ты не знаешь даже почему. И мне кажется, что во мне эта пьеса была изначально, до того, как я ее прочла.
Наталья Коновалова
