Олег Леушин: «Когда ушёл Марк Захаров, артисты Ленкома не пошли играть, а мы пошли»
Олег Леушин – удивительный человек. В 24 года он пришел в Театр на Юго-Западе, который создал Валерий Белякович, а в 43 волею судеб его возглавил. Театр на Юго-Западе трудно назвать театром в традиционном понимании, хотя, конечно и, безусловно, это настоящий театр. Рожденный гением Валерием Беляковича в 1977 году, он стал и вторым домом для артистов, и гаванью отрады для зрителей, и вообще, в целом, загадочной девятой планетой в Солнечной театральной системе.
Олег Леушин – удивительный человек. Талантливый, многоликий в своих актёрских ипостасях, тем не менее, он очень цельный, в нём чувствуется внутренний стержень. Бездна обаяния таится в его голубых глазах, харизматичный, энергичный, мудрый, но при этом парадоксально скромный – таков образ художественного руководителя Театра на Юго-Западе. Говорит о себе: «Я – рабочая лошадка». Но в то же время он и «чёрный ящик», наполненный божественными искрами таланта с чертенятами вперемешку, такой может и пушистые крылья ангела примерить, и вздёрнуть на бизань-мачту Весёлого Роджера с перекрещенными костями. Ведь он – ученик Валерия Беляковича, который не признавал серости в жизни. Если спектакль – то такой, чтобы опалило брови жаром, если театр, то единственный в своём роде, неподражаемый и непохожий на остальные.
Олег Леушин стоит у руля этого большого корабля под названием «Театр на Юго-Западе», он его ведёт, и теперь от него зависит, куда плыть, не попадёт ли на мель, не налетит ли на риф. Трудно ли быть капитаном «такого» корабля-театра, Олег Николаевич Леушин расскажет читателям «Русского блоггера».
В одном из фильмов Висконти герой произносит фразу: «Чтобы всё осталось по-прежнему, всё должно измениться». С уходом человека, который создал Театр на Юго-Западе, Валерия Романовича Беляковича насколько изменился театр?
О.Л. Вы знаете, наша задача была, есть и остаётся, чтобы театр внутренне не менялся. Хотя театр меняется всегда, каждый день, и Валерий Романович тоже настаивал на том, чтобы театр менялся. Театр не может быть один раз сделан и всё, дальше живём по шаблону. Мы сами меняемся каждый день. С уходом Беляковича, безусловно, случился момент изменения, но основное не изменилось – отношение к театру, отношение к сцене и отношение к профессии. А подход к каким-то творческим вещам, шансы новым людям реализоваться на сцене, вот здесь, да. Театр на Юго-Западе ведь всегда был авторским театром, и раньше в театре ведь ставил практически только один Валерий Романович, редко-редко, когда кому-то удавалось пробиться на сцену. Сейчас эта ситуация, естественно, другая. Сейчас наши новые режиссёры осваивают основную сцену и даже АРТ-кафе. Мы имеем возможность больше для себя высказываться, мы имеем возможность больше учиться и практике, и актёрству, и режиссуре, и всему. До этого у нас был единый Учитель, сейчас мы обходимся сами, своими мозгами и тем опытом, который каждый из нас успел накопить, общаясь с Беляковичем. Накопленное пытаемся реализовать, но главное для нас, сохранять традиции вот этой школы Юго-Запада, находясь при этом в поиске каких-то новых ходов, каких-то новых возможностей высказаться на ту или иную тему. Наверное, как-то так. Но это процесс естественный, иначе надо было просто закрывать театр. Сразу.
У Чехова в монологе Треплева звучит: «Пока интеллигенция не будет освещать дорогу, мир слепой». Если заменить на «театр», насколько нужен театр современному человеку?
О.Л. Иногда работаешь и думаешь, а на фига, вообще театр нужен? Потом выходишь на сцену, выходишь после спектакля и думаешь, ан нет, нужен! Когда выходят счастливые люди, когда получаешь удовлетворение, когда люди пишут какие-то восторженные либо критические отзывы. Ты понимаешь, что, в общем-то, не хлебом единым жив и сыт человек. Всё равно человек это та субстанция, которая должна ещё как-то в метафизическом каком-то смысле существовать, не просто пойти в ресторан и покушать, а кроме «пищи из духовки» есть ещё и духовная пища. Эти понятия надо дозировать. Театр, на мой взгляд, как раз тот магнит притяжения для тех, кто голодает морально, нравственно, окунаясь в эту жизнь. Как у нас в монологе в «Куклах» говорится: «Театр – место, куда люди приходят как в храм, чтобы испытать невиданные доселе страсти, давно, быть может, забытые в наше кукольное механистическое врем». Театр призван напоминать человеку, что он человек, что он умеет чувствовать, сопереживать. Ведь ещё что важно в театре – сопереживание, не просто переживание, а сопереживать кому-то, чему-то происходящему. И, наверное, в этом и есть нужность театра. Напоминать человеку. Что он человек.
Философ Розанов о своём творческом ощущении жизни писал: «Два ангела сидят у меня на плечах. Ангел смеха и Ангел слёз. Их вечное пререкание – моя жизнь». Кто у вас в этом споре выигрывает? Какие эмоции больше нужны творческому человеку – радость или страдание?
О.Л. А я бы не различал и не разграничивал, потому что здесь комплекс. Любую трагедию, допустим, нельзя играть как трагедию, с надрывом, со слезами, с полным переживанием. Возьмём, наших «Ромео и Джульетту». Первый акт люди в основном хохочут, во втором акте их накрывает волна другого чувства. На маске, эмблеме театра, одна половина смеётся, другая плачет. Смех и горе, комедия и трагедия совмещены. В нашей жизни также есть понятие «смех сквозь слёзы». Например, когда человек находится в дичайшем отчаянии, он начинает смеяться, это способ защиты чисто физиологический. Для меня как артиста не имеет значения, в каком состоянии я вышел на сцену. И никому не должно быть заметно и тем более не интересно, что я переживаю. У нас были случаи, когда у артиста умирал отец или мать, а ему надо в этот вечер выходить на сцену и он играет. Утром 6 декабря мы узнаем страшную новость, и мы не отменяем спектакль. Мы вечером выходим и играем. «Мастер и Маргариту». И все в зале понимают, что происходит с нами. Зрители все в курсе, все в шоке, но никто не сдал билеты. Как в тумане проходил спектакль, но – мы вышли и мы играли. Может быть, у нас какие-то другие акценты появились, может быть, какая-то другая подача, другой момент переживания, тремблера внутреннего, но мы вышли и играли несмотря ни на что. Потому что если бы мы отменили эти спектакли, Белякович нам не простил. Сказал бы: «Вы что, обалдели!». Когда умер его брат – мы играли, когда уходили наши артисты – мы играли. Я сказал уже эту фразу на нашем 40-летнем юбилейном вечере: «Театр не имеет права на траур. Театр имеет право на память». Вот наша память – в нашей работе, а траур мы должны его в себе превозмогать и всё равно выходить на эту сцену, иначе тогда смысла не будет. Артисты Ленкома не пошли в день смерти Марка Захарова играть, а мы пошли. И кто из нас прав, я не знаю. Вот оно горе и смех, ты артист, ты должен. «Я шут, я Арлекин, но слёз моих не видно никому».
«Сначала все будут смеяться над тобой, потом будут смеяться с тобой, чтобы угодить тебе». Кто вы такой для ваших актёров?
О.Л. Ну, официально я худрук, а не официально, я такой же, как они. Я вышел из артистов, прошёл все ступени, начиная от монтировщика и гардеробщика до нынешнего положения. Я никоим образом не учитель, хотя много чего-то понимаю, и когда приходят молодые артисты, пытаюсь с ними работать, что-то объяснять. Когда ставлю спектакли, я тоже не учитель, а больше режиссёр. У меня есть видение, в которое я должен погрузить артистов, чтобы они начали творить, начали фонтанировать и вместе со мной делать наше общее дело. То есть я здесь для многих, прежде всего партнёр. Смею так надеяться. Иногда приходится волевым решением что-то прекращать или увольнять, но я стараюсь не доводить до этих ситуаций, потому что основной мой принцип руководства это личный пример. В театре все связаны, мы маленький театр, все видят моё отношение к работе, к спектаклям, к людям. Я всегда рассчитываю на какую-то ответную реакцию. Не всегда получается, наверное, но тогда приходится, быть жестче, иногда приходится коллегиально принимать решения. Поэтому у нас есть худсовет, который исключает вот все эти претензии: «Он тиран, деспот и самодур». Есть проблема, вот люди, которых выбрала труппа, давайте эту проблему решим. И она решается советом. Иногда есть, повторяюсь, ситуации критические, когда приходится жестко действовать, но это крайне редко, слава Богу.
«Горизонталь это жизнь. Вертикаль это Бог. В точке пересечения – я, Шекспир и Леонардо». Так однажды сказал Эрнст Неизвестный. Вы можете вкратце подобное о себе сказать?
О.Л. Нескромно (смеётся). Ну, как Эрнст Неизвестный нет, конечно. И у меня подобных конкретных осей x, y и z нет.
О тебе должны говорить другие люди, что я могу про себя сказать? Я – рабочая лошадка. Насколько у меня хватает ума, таланта, души – я работаю. Вот и всё. А где уж они там пересекаются, с Богом, дьяволом, ещё с кем-то мне трудно сказать. Он же всё-таки скульптор, у него есть понятие геометрии, а я работаю с другими вещами – с душами и людьми, живыми. Да, иногда приходится быть Пигмалионом, и со своей Галатеи лепить какое-то идеальное существо. Не знаю, трудно мне так вот по геометрии идти, мы всё больше по каким-то параболам и гиперболам живём в этом мире театра (смеётся). Тут главное правильно пересекаться с твоими партнёрами, с теми, с кем ты творишь, и неважно в какой системе координат это происходит. Чем больше точек пересечения будет внутри театра, тем ближе мы подойдём к какой-то истине, которую мы все пытаемся для себя открыть, в каждом спектакле. И тем ближе мы будем к тому же Богу…
Что в планах театра из серьёзных вещей, не комедий?
О.Л. Самая серьёзная драматургия – комедия и то, как её сделать смешной, и так, чтобы она не была пустозвонной комедией, и хоть какой-то смысл в ней был, это отдельная история. Куда уж серьёзней, когда у нас сейчас репетируются «Циники» Мариенгофа. Смелый человек Максим Лакомкин. Как эту литературу сделать драматургией? Я с нетерпением жду, не хожу на репетиции, не пытаю там, чего и как происходит, в этом смысле я доверяю. Если будет победа, то будет его победа и победа театра, если случится ошибка, то его и театра неудача, но, по крайней мере, у человека есть возможность это сказать, показать себя. Дальше молодой режиссер Наташа Бухальцева будет ставить у нас «Тиль Уленшпигель», тоже серьёзная тема. Потом у меня ещё в личных планах где-то бродит идея, читаю, знакомлюсь с разными переводами «Король Лир», «Эдит Пиаф». Мощные, на мой взгляд, произведения. Другое дело, найду ли я к этому ключик, как я этот ключик потом заведу и заведу артистов. Так что, как видите, театр не ограничивается только комедиями. А ещё у нас были премьеры по Булгакову, та же «Зойкина квартира», комедия понятно, но с каким-то своим двойным дном, «Кабала святош». Так что в этом смысле мы не идём на поводу, что называется, коммерции в чистом виде, мы делаем разные, разно жанровые спектакли. Иногда нужна и комедия. «Женатый таксист» идёт почти 20 с лишним лет! Там артисты уже все достигли пенсионного возраста, а всё про любовь играют и измены. Ситуацию решили сбалансировать новой комедией положений «Примадонны», где молодые играют про любовь и это правильно, хотя любви все возрасты покорны. Можно, кстати, найти пьесы, где очень взрослые люди вдруг на закате жизни влюбляются, и подумать, как поставить. Но это будут камерные вещи, на два, на три человека. Так что серьёза у нас хватает и на сегодняшний день, и в перспективе тоже.
Будут ли постановки для 12-14-летних, возраста, который выпадает из театральной жизни, когда «Кота в сапогах» уже поздно, а «Ромео и Джульетту» ещё рано?
О.Л. Почему? Самый пик. Там же, как раз, про этот возраст примерно плюс-минус говорится. Джульетте нет ещё и 14 лет, а Ромео чуть постарше, ему 16, по-моему. Потом задачу для себя я как бы выполнил в своё время. Именно на этот возраст я искал что-то такое приключенческое, квестовое, ни фига не нашел, слишком жестоко всё, много крови, у того же Стивенсона или в других пиратских произведениях. Тогда я написал свою пьесу «В поисках сокровищ или невероятная история одного кораблекрушения». Мюзикл про пиратов идёт с успехом и как раз рассчитан на подростковый возраст. Но – сейчас потребности этого возраста другие и совсем другие дети, мир другой. Никогда ты не переиграешь ни в визуальных эффектах, ни в чём другом компьютерные игры. Ну, не переиграешь. Театр на другом техническом уровне в принципе находится. Поэтому надо чем-то другим брать. Завлекать историей, завлекать своим азартом, своей энергетикой. Пока у нас получается, 14-16 летние ребятки приходят на «Ревизора» и смотрят с удовольствием. На те же «Сокровища» ходят. Другое дело, где взять подходящую драматургию, не знаю авторов. «Одуванчик», спектакль-сказку для детей, которую когда-то Романыч поставил, в конце 70-х, уже не возьмешь ведь. Надо понимать потребности подростков, что сегодняшних детей завлекает в театре и как их заинтересовывать. Надо думать, может быть, это наш пробел. А сейчас приходите на «Сокровища», они для семейного просмотра, отличный повод заманить в театр – с ребенком прийти всем вместе. Тема там прекрасная, разумная, добрая, вечная.
Является ли роль Наполеон одной из самых близких по душе?
О.Л. Совсем нет, но в этом и прелесть. Как сказал Мольер в ответ на критику его «Школы жён: «Сыграв особу чуждую вам по духу, вы докажете, что вы настоящие актёры». Подобный вопрос мне задавали и про Калигулу, и про Воланда и другие роли. Человек есть сложная субстанция, такая в нём заключена палитра разных чувств и мыслей и ещё чего-то, ещё чего-то, ещё чего-то. Главное, найти в себе правильную нотку, она есть в каждом из нас. В каждом есть Наполеон, в каждом есть Калигула, в каждом есть дьявол и Бог. Просто надо нащупать в себе и открыть тот спектр, который эту роль может сделать объёмной, мощной, сильной, интересной. Чем я и занимаюсь. В спектакле «Игра в Наполеона» берётся достаточно острая ситуация. Если брать такие значимые фигуры, как например, Ленин, Сталин, Гитлер или Юлий Цезарь, и прочих, то есть же масса воспоминаний, оценок, трудов, где затрагиваются их личные человеческие качества. Найти человеческое в каждом этом монстре задача артиста и режиссёра. Ну, а я балдею, когда выхожу в этой роли на сцену. Она достаточно новая ещё, спектаклю всего три или четыре года, но это прелесть. В Калигулу я уже наигрался, двадцать лет играл. Начинал в 29 лет, а теперь в мои 50 уже как-то грешно говорить такой текст. И там материал отработанный, хотя каким-нибудь молодым артистам можно попробовать, только надо решить нужно это или пусть пока отстоится.
Как складывается судьба старых спектаклей? Как надолго они могут пропасть из афиши?
О.Л. У всех спектаклей судьба складывается по-разному, зависит от многих факторов. Мы стараемся не убирать старые спектакли по возможности и тянуть как можно дольше. Например, в репертуаре есть прекрасный спектакль «Царь Эдип». С одной стороны, нельзя лишать театр возможности окунуться в древнегреческую трагедию, это плохо. Но есть другой момент, экономический, декорацию хранить ни хрена негде, вот проблема. Была бы она надувная, никто бы об этом не думал. И опять же коммерческий интерес, почему-то с трудом набирается зал. Со спектаклем по Сорокину «Достоевский-trip» примерно такая же ситуация. Сейчас для примера, я беру, конечно, разные жанры и авторов. Но я хочу сделать ретро-показ того же «Достоевского-трипа», той же «Женитьбы», пригласить исполнителей роли, которые сейчас вне нашего театра, Олега Тихонова, Шуру Горшкова. Один раз в память о Мастере в 70-летний юбилей, тем более «Женитьба» это самый первый спектакль Беляковича, сыгранный в библиотеке в Востряково в 74-ом году. Петр Фоменко, который понимая, что недолго уже, жизнь конечна, говорил своим артистам: «Ну, моих спектаклей вам хватит лет на пять, дальше, что вы будете делать?» Здесь, безусловно, должно быть и обновление репертуара, и дополнение его. Да, какие-то спектакли идут реже, становятся неиграбельными. Но у нас в репертуаре за 40 постановок и невозможно впихнуть всё в один месяц! Новые спектакли надо накатывать, прокатывать, старые спектакли не забывать, путь реже, но играть по возможности. Артисты стареют, там ещё что-то. Есть ли смысл тянуть морально устаревшие спектакли или оставить их такими, какими они были на пике какой-то славы, популярности? Жизнь меняется, и мы в этой ситуации, возвращаясь к первому вопросу, тоже должны меняться и тоже каким-то образом подстраиваться под обстоятельства. Как ни крути, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Владимир Ильич Ленин или Маркс, кто сказал? (смеётся).
БЛИЦ-ИНТЕРВЬЮ
Если напиток, то –
Красное сухое вино, в меру.
Если кино, то –
Старая добрая комедия из 60-70-80х годов, комедия советского времени.
Если книга, то –
Желательно какая-нибудь новая интересная пьеса. Если что-то попадается, то радует, особенно, если тебе подходит материал, и ты понимаешь, как это сделать, то вообще шикарно. Вся остальная беллетристика для меня уже не так интересна. Много прочитано, начиная от китайских философов и заканчивая даже трудами Сталина.
Если театр, то –
Та-дам! Если театр, то открытый театр, добрый театр, умный театр, эмоциональный, энергетически наполненный театр. И все это, мне кажется, театр на Юго-Западе (смеётся).